Проша
В квартиру я прям влетела – такое радостное приподнятое настроение. Мне и в самом деле очень понравился сегодняшний день. Я очень была благодарна своим волейбольным друзьям за приглашение, которое потом продлилось таким образом.
— Ох, и прям расцвела, хозяюшка! – я оглянулась на Прошу, а он всплеснул руками и прижал их к груди, умильно на меня пялясь.
— А тебе вообще говорили, что подглядывать нехорошо? – усмехаясь, погрозила пальцем.
— За красой не возбраняется, — умильно расплылся в улыбке.
— В смысле, ты считаешь меня красивой? Или я такая вся из себя радостная, что именно это тебя привлекает? – попыталась уточнить я.
— Дак, кто ж поспорить может?! – воскликнул он с укоризной, — вот она красота-то, с тебя портреты писать надо, да в… этих… как их… галереях выставлять!
— Прош, ты часом головой не стукнулся? – опешила я, конечно дурнушкой я себя не считала, но чтобы в галереях, это перебор.
— Ты не так смотришь, — твердо и упрямо выговорил он.
— То есть?
— Неча на ба… девок в этих вот газетенках пялится. Чегой-то такое? Нарисовали лица краской, округлости подрисовали где надо и не надо и хоп – глазей, народ. Она ж не ба… девка, а кукла раскаляканная, — он упрямо выставил подбородок и вперился в меня взглядом.
— Так это реклама! Я ее и не смотрю. Валяется просто, — возмутилась я, указывая на рекламный буклет, выданный в одном из магазинов. – Ты мне о другом расскажи.
— О чем это? – насторожился он.
— Как это я не так смотрю? – меня раздирало любопытство.
— Вот непонятливая, да недоходчивая ты, Катеринушка. Ну, глянь на себя-то! Волосы цвета дуба золотистого, волнистые да блестят, что твой самовар начищенный. Лоб высокий, глазки горят, как небо в них осеннее отражается – ясное, жемчужное и солнышко им еще ярких черточек добавило. Лицом округла, уста сахарные, щечки как яблочки, соком наливающиеся, шея лебединая, перси вздымаются, а стан гибкий как лоза…
— Э, э-э… Э-это, Прохор! Стоп, стоп! – такого описания о себе я и не предполагала услышать из его уст.
— А что? – поднял на меня такие невиннейшие глазки.
— Это перебор… знаешь ли, — оторопело выговорила я.
— Мне далее описывать? – наклонил голову.
— Нет! – вскрикнула я. И грозя ему пальцем, проговорила, — Проша, ты вот так не делай. А то я ведь возомню о себе невесть что… понял?
— Ох, напужала! – сделал круглые глаза.
— Ты вот своими этими речами меня только в краску вогнал, — возмутилась я, потом мне внезапно пришла мысль, — а откуда…, то есть, сколько тебе лет? Выражения у тебя больно… старинные?
— Ну, так известно сколько, поди уж несколько столетий, — опять невинный взгляд.
— Уф-ф-ф. Так ты пра, пра… сколько раз?
— Этого и не упомнить, — вздохнув, уселся на стул.
— А как же это? Почему? Зачем?
— Вот, скажу я тебе такое. Вы вот нынешние барышни, ну, такие въедливые, да дюже любопытные. Все знать вам надо. Как было-то хорошо в позапрошлом веке. Придешь, скажешь, ну пугнешь разок – слушаются. А вам все докажи, расскажи, да покажи. Недоверчивые да вздорные…, — покачал он головой.
— Ну уж! Какие есть, — подзадорила я его.
— Это да… А ты вот скажи мне как тебе новый-то кавалер? – спросил и склонил голову к плечу.
— Прош, ты чего?! Он мой коллега, да еще и племянник моего непосредственного руководителя. Какой кавалер? – возмутилась я.
— Так видный он, да и тебе приглянулся, — хитрый взгляд.
— С ним интересно. Он…, — я задумалась, как же его охарактеризовать, — цельная личность. В нем есть всё, почти… Что-то, совсем чуть-чуть ему мешает, но что понять не могу.
— Ты ж любопытная, допытайся. – Посоветовал мой охранитель.
— Проша! Нельзя же лезть в душу против воли человека, это неприлично. Даже боль можно причинить, зачем же я буду это делать, скажи мне на милость? Тем более и так сегодня, эх…, — махнула я отчаянно рукой.
— Так ты и не лезь. Ты старайся соединиться душой-то и разделить то горькое напополам, а? – прищуренные лазоревые глаза уставились на меня.
Я открыла рот, но что ответить на этот раз абсолютно не представляла.